Свой среди чужих  - Виктор Тюрин

– Садитесь, лейтенант, – предложил мне незнакомец. Как только я сел, он сразу продолжил: – Я следователь. Зовут меня Василий Терентьевич. Нам с товарищем майором необходимо знать, что случилось с вами за все время вашего нахождения в немецком тылу.

Я рассказал им почти все, умолчав только о Мошкине. Не зная, кто он, они вряд ли сильно им заинтересуются, тем более что командир отряда и комиссар тоже должны молчать. В крайнем случае, если спросят, скажу, что человек нес какой-то бред, который я толком так и не понял. Судя по всему, они о нем уже знали, но не заострили на нем своего внимания и ограничились только одним вопросом:

– Вы хорошо помните людей на показанных вам в свое время фотографиях? Это точно не был второй из предателей?!

– Нет. Это был неизвестный мне человек. Кстати, если у вас есть эти самые фотографии, то можете показать их партизанам. Они подтвердят мои слова.

– Не надо нам указывать, что нужно делать! – неожиданно зло бросил мне следователь. – Лучше ответьте: вы заглядывали в портфель полковника фон Клюге?

– Нет. Его портфель все это время находился под охраной часового в штабе. К этому добавлю, что полковник по прибытии в партизанский лагерь был еще раз обыскан, и все бумаги, найденные при нем, были помещены в портфель. Все это может подтвердить командование партизанского отряда.

– Всему свое время, лейтенант, а пока идет разговор о вас, поэтому мы вернемся снова к вопросу: что вы делали в тылу у немцев почти двое суток?!

Затем я снова и снова рассказывал, как очнулся под завалом, затем прятался, и как потом вышел к партизанам.

– Пусть так, как вы рассказываете, вот только почему я должен вам верить?

– Ваше право.

– Право мое, а жизнь ваша, – усмехнулся следователь. – И вы должны это понимать, лейтенант!

– Понимаю, но ничего добавить не могу, только замечу, что за двое суток сделать из человека немецкого агента невозможно.

– При желании все можно сделать, особенно если все как надо изложить на бумаге, – снова усмехнулся следователь. – Теперь мне хотелось бы узнать: о чем советский комсомолец и офицер может разговаривать с фашистом? Причем, как утверждают свидетели, вы дважды вели с гитлеровцем разговоры.

Это была моя ошибка, но отказать себе в двух разговорах с умным человеком, который к тому же неплохо разбирается в живописи, я не мог. Уж больно тоскливо было сидеть в холодном и промозглом лесу.

– Я студент второго курса. Собираюсь свою жизнь связать с искусством, а подполковник, как оказалось, неплохо разбирается в живописи. А больше ни о чем мы с ним не говорили.

Следователь переглянулся с товарищем Василием, и только когда тот кивнул головой, сказал:

– Свободен, лейтенант.

Вечером того же дня меня неожиданно перевели на жительство в землянку, отведенную для парашютистов. Этот факт был напрямую связан с продолжавшимися весь день допросами, начиная от командира отряда и кончая женщиной-врачом. Мое обособленное положение в отряде и немецкая форма держали от меня партизан поодаль, на расстоянии, а если к этому приплюсовать два продолжительных разговора с фашистом, то вполне смогу сойти за крайне подозрительного типа. Только мне было понятно, что все эти допросы нужны были контрразведчикам для выяснения возможной утечки информации, а людям же было невдомек, из-за чего их допрашивают, и они по простоте души решили, что дело во мне. Именно так я понял бросаемые на меня косые взгляды партизан.

Еще спустя сутки группа стала готовиться к переходу линии фронта. Детали мне были неизвестны, но из обрывочных фраз десантников стало понятно, что место намечено и нас с той стороны ждут. К тому же нам пообещали огневую поддержку, а при необходимости – атаку штрафной роты. Вот только фронт на участке перехода был нестабилен, а значит, немецкие позиции не были толком разведаны, поэтому шанс натолкнуться на врага, где ты его не ожидаешь, рос в геометрической прогрессии. С другой стороны через такую линию фронта пробираться проще – есть много сквозных «дырок» в немецкой обороне.

Партизанские разведчики не только вывели нас из леса, но и частично разведали немецкие позиции. Я присутствовал вместе с остальными бойцами при разговоре командира десантников с партизанами, которые более десяти часов наблюдали за немецкими позициями. Несмотря на нарочитую уверенность, написанную большими буквами на лице командира разведчиков, в его глазах читалось нечто противоположное. Его можно было понять. Не имея понятия о секретах и минных заграждениях в полосе противника, ему только и оставалось идти вслепую, надеясь на собственную интуицию и удачу.

– Так… – говорит он, ставя крестик. – Что на дороге?

– Две колонны грузовиков проследовали, товарищ командир, а как стемнело – никого. Вот только у села Вилкино, что наполовину сожгли, фашисты устроили пулеметный пост. Три солдата там постоянно находятся. Надо обходить их по дуге или пробовать снять. Вот только правее немецкие танки и бронетранспортеры стоят… Еще там стоят два бензозаправщика.

– А левее, на проселочной?

– Там немецкие пехотные части окопались.

– По всему выходит, товарищи, идти нам придется через сожженную деревню. Другого пути, похоже, у нас нет. По показаниям нашей разведки, которые получили по рации несколько часов назад, в деревне Вилкино расположены наблюдательный пост и два пулеметных расчета. Возможно, сидят снайпера. Если все так, то у нас есть хороший шанс пройти незамеченными, – командир десантников провел на карте карандашом жирную черту, потом обвел всех взглядом. – Обстановка всем ясна? Вопросов нет? Тогда приказ: всем соблюдать полную тишину. Да и вы все сами прекрасно понимаете, что только в этом случае у нас есть хороший шанс проскочить через немецкие порядки. Сашко и Казачков! – перед командиром встали два десантника. – Головой отвечаете за пленных!

– Так точно, товарищ командир! – одновременно ответили бойцы.

Потом пошло распределение бойцов на время движения. В арьергарде шли пулеметчик и два автоматчика. Мне, как товарищу Василию и следователю, командир определил место сразу за головным дозором. За нами шли пленные, в сопровождении двух бойцов.

Мы вышли в четыре часа утра. Не успели мы подобраться к пулеметной точке, как неожиданно натолкнулись на полевую кухню, где старательный повар (на моих часах было пятнадцать минут пятого) начал стряпать для солдат завтрак при свете фонарей.

– Иоганн, где этот бездельник Брейгель? Вчера ему говорил, причем дважды, чтобы с утра у меня был запас дров! Где дрова?

– Не кипятись, Клаус! Сейчас я его найду, и он живо натаскает тебе целую поленницу.

– Если он через пять минут не будет здесь с дровами, я его так отделаю поленом, что, как говорят русские, родная мать не узнает!

Партизанские разведчики ничего о кухне не говорили, а значило, что та приехала сюда в полной темноте, уже поздним вечером. Если немецкий пост через полчаса должен был смениться и тогда, после того как он будет снят, у нас была бы фора в полчаса, то теперь придется убирать повара с его кухонными работниками. Они, конечно, могли ничего и не заметить, но рисковать в таком деле не стоило. Командир коротко объяснил четырем бойцам их задачи, после чего те бесшумно растворились в темноте. Нам оставалось только ждать, вслушиваясь в громкое бурчание повара. Вскоре появился пропавший помощник, на чью голову вылился поток ругани, после чего полилась вода в емкость, что-то грузили, размешивали. Вскоре до нас донесся дымок из трубы кухни. Где-то впереди пролаял немецкий пулемет и в небо полетели осветительные ракеты. Мы вжались в снег. Спустя десять минут послышались глухие звуки, которые моему уху были хорошо знакомы. Наши парни резали фрицев, вот только в какой-то момент что-то пошло не так. Глухой удар, короткий вскрик и протяжный стон, правда, сразу прервавшийся. Тело напряглось, готовое действовать при малейшей опасности. Вернулись все четверо, вот только один из них теперь не боец. Половина его лица была обварена кипятком. Он с трудом сдерживал стоны. Разбираться не стали, а отослали его назад, к партизанам, а сами сразу двинулись дальше. Мы вошли в деревню и стали осторожно пробираться мимо пепелищ и обугленных остатков изб. Добрались до половины деревни, как впереди ударил черно-огненный взрыв, сопровождающийся криком боли. Дозор напоролся на мину! Мы замерли. Мозг отчаянно работал, просчитывая ситуацию. Единственный выход из этого положения – срочное отступление. Разворачиваться и бегом назад. Часть из нас сумела бы прорваться, пока немцы находились в растерянности. Вообще-то правильнее было идти по окраине деревни, рядом с немецкими позициями, так там точно не должно было быть мин, но теперь было поздно об этом думать. Назад! Срочно назад, на прорыв! Моя интуиция громко завыла, требуя от меня немедленных действий. Прошло несколько секунд, и над сожженной деревней повисли осветительные ракеты, где-то сбоку ударила короткая пулеметная очередь. Свет ракет осветил закаменевшие черты наших лиц. Я видел, что командир бросил быстрый взгляд на товарища Василия, а затем стал отдавать приказы: